М. А. КОРФ
ОТРЫВОЧНЫЕ ЗАМЕТКИ И ВОСПОМИНАНИЯ ОБ И. А. КРЫЛОВЕ
В давно прошедшие времена, в бытность еще мою в лицее и в первые затем годы, народное самообольщение любило - не на одних только школьных скамьях, но и в печати - приравнивать наших писателей к классическим и иностранным знаменитостям и даже величать первых именами последних. Таким образом, Херасков был непременно русским Гомером, Ломоносов - Пиндаром, Озеров - Расином, Сумароков - Ювепалом и т. д. Впоследствии большее развитие вкуса и более зрелое суждение убедили нас в. глубокой еще литературной посредственности нашей, а с тем вместе миновалась и эта ребяческая мания. Но один из писателей, которого мы назвали русским Лафонтеном, сохранил, и за переменою наших понятий, почетное право на этот почетный титул, едва ли даже не превзойдя свой французский образец. Говорю об И. А. Крылове, которого имя не только пользуется общею популярностью в России, по и за границею известно более имен всех других наших писателей. Этот корифей и, вместе, Нестор нашей словесности умер 9 ноября 1844 года, в исходе 8-го часа утра, после четырехдневной болезни. И замечательно, что четыре единственные в то время ежедневные газеты в Петербурге {"Полицейские ведомости", No 249; "С.-Петербургские (академические) ведомости", No 259; "Русский инвалид", No 255 и 256 и "Северная пчела", No 238. (Примеч. авт.)
---
Вместе с приглашением к похоронам Крылова рассылался каждому званому и экземпляр его басен в издании 1843 года, к которому припечатан был новый заглавный лист в следующей форме: "Приношение. На память об Иване Андреевиче. По его желанию. Басни И. А. Крылова. С.-Пбург, 1844, 9 ноября 3Д 8-го утром". И приглашения, и эти книжки рассылались от имени душеприказчика покойного, Якова Ивановича Ростовцева, в то время начальника Штаба военно-учебных заведений, Крылов никогда не был женат, но имел дочь, которую выдал за служившего в этом Штабе чиновника. Ростовцев, уже и прежде покровительствовавший последнему, с тех пор стал выдвигать его еще более. Отсюда между начальником и тестем подчиненного установилась приязненная связь, которая еще более скрепилась со смертью, в 1843 году, А. П. Оленина, многолетнего друга Крылова. Живя последнее время на Васильевском острове {В 1-ой линии, в доме Блинова, четвертом от Румянцевской площади, где он и умер. (Примеч. авт.)}, где жил и Ростовцев, Крылов проводил у него все свои дни. Под конец их он вел жизнь почти чисто прозябательную, славясь между охотниками жирно поесть своим исполинским аппетитом. Самая болезнь, положившая его в гроб, произошла от того, что он объелся каши с маслом, в чем и сам каялся. Не далее как накануне смерти он рассказывал Ростовцеву анекдот совершенно в обычном своем простодушно ироническом роде. "Когда я, - говорил он, - еще в первой моей молодости, в Пугачевщину, был в Оренбургской губернии, мне попался как-то денщик, очень хороших свойств, но всегда чрезвычайно угрюмый. На расспросы мои, отчего бы это происходило, он сознался, что горюет о настоящем своем положении сравнительно с прежним. "Да зачем, братец? Ведь служба царская тоже дело хорошее". - "Опо так, но теперь я гол как сокол, а тогда был человеком богатым: моя семья жила в деревне над озером, где водилось рыбы без счету. Бывало наловишь ее, да навалишь на воз пудов четыреста, и зашибешь хорошую копейку". - "С умом ли ты: можно ли навалить на один воз четыреста пудов?" - "Да ведь рыба-то была сушеная!" - "Так и я, братец Яков Иванович, вообразил, видно, что каша сушеная, да и наклал ее в себя свыше меры". Действительно, от этой несваримой в его лета пищи сделался запор и как его ничем нельзя было превозмочь, то он скоро перешел в антонов огонь 1.
---
разномыслия, тогда как и Жуковский, и Пушкин имели своих литературных врагов, наш баснописец представлял собою и другое, столь же редкое изъятие в отношении собственно к обществу. На людей, занимавшихся словеспостыо, в то далекое время масса нашей публики смотрела все еще или как на дилетантов, для которых эти занятия составляли род побочного дела и которых судили и ценили не по их произведениям, а по положению и связям в свете, или почти как ремесленников, правда высшего разряда, ио все же ремесленников, промышлявших этим делом, как булочник или портной своим мастерством. В Крылове никто не думал о том, да едва ли многим было известно, что он действительный статский советник, со вторым "Станиславом" (по тогдашнему со звездою), что он числится где-то в службе, что он некогда был столоначальником в Казенной палате, а потом библиотекарем в Публичной библиотеке 2. Все видели и знали в нем только литератора, но этого только литератора уважали и чтили не менее знатного вельможи. Крылов был принят и взыскан в самом высшем обществе, и все сановники протягивали ему руку не с видом уничижительного снисхождения, а как бы люди, чего-нибудь в нем искавшие, хоть бы маленького отблеска его славы. Его столько же любили и в императорском доме, а у императрицы Марии Федоровны и у великого князя Михаила Павловича он был домашним человеком 3. Скромный и ровный в своем обращении со всеми, он никогда не зазнавался, по ему, думаю, простили бы даже и заносчивость. Не стану распространяться здесь о характере и достоинствах его басен, которые в руках у всех и из которых множество стихов обратилось в народные поговорки и пословицы; но замечу, что они во многом изображение слабостей, странностей, причуд и пороков не только человечества вообще, но и современного ему общества, так что, в существе, - представляют ряд исторических рассказов {Так, в моей "Жизни графа Сперанского" есть намек на значение одной из таких исторических басен: "Квартет" - т. I, стр. 118. }.
---
Примечательно, что тот же самый Крылов, которого каждый стих дышал остроумием и хотя простодушным, можно даже сказать добрым, однако в высшей степени метким сарказмом, в частной беседе и вообще в жизни был только добряком, лишь изредка веселым и шутливым, большею же частик" довольно молчаливым и в котором почти никогда не просвечивало и искры едкой иронии, так легко и свободно скользившей из-под его пера. В последние годы своей жизни, перестав почти совсем являться в салонах, он делил свое время между Олениными, Ростовцевым и Английским клубом. Но по временам ему случалось оставаться и дома, и тогда, как сам он мне рассказывал, препровождение дня его было самое оригинальное. После обеда он тотчас ложился совсем в постель, как бы на ночь, и, проспав часа три или четыре, читал в постели же часов до 7 или 8 утра, большею частию романы в русских переводах, не слишком заботясь о том, попадется ли ему под руку первая или прямо вторая и т. д. часть. Затем он принимался снова спать, что продолжалось часу до 2-го перед обедом. В Английском клубе большую, тучную фигуру Крылова, с огромною головою, которой черты совершенно верно переданы в его портретах и бюстах, можно было видеть почти каждую субботу, после обеда, в известной комнате, на известном диване, в известном его углу. С сигарою во рту, старик дремал тут или, по крайней мере, молчал по часам {Впоследствии над этим местом был поставлен бронзовый его бюст, который потом перенесли в новое помещение клуба. (Примеч. авт.)}. Потом, вечером, он неизменно садился играть в трик-трак с тогдашним генерал-аудитором флота, Михаилом Сергеевичем Щулепиковым, тоже немножко стихотворцем и таким же ветхим холостяком; но когда последний умер, то трик-трак исчез из клуба, а вскоре затем исчез и сам Крылов. В прежние годы, до запретительного указа, он был и страстный любитель азартных игор, за которыми просиживал целые ночи. Сначала говорили, что он оставил большой каменный дом и до 200 тысяч рублей денег. Но после оказалось, что у него не было ни того, ни другого и в его квартире нашлось всего 400 рублей ассигнациями. Он получал от государя пожизненную пенсию в 12 тысяч рублей ассигнациями и этим одним и жил 5.
---
Погребение Крылова происходило 13 ноября из тогдашнего временного помещения Исаакиевского собора в Адмиралтействе. К сожалению, это число пришлось в понедельник, день общего собрания государственного совета, и как последнее не было ни отменено, ни отсрочено, то все мы могли присутствовать только на выносе тела из сказанной церкви. Членов царского дома, вопреки чаянию многих, не присутствовало при этой народной церемонии никого, но, за исключением их, собралось к ней все прочее: все Андреевские кавалеры, министры, вся прочая знать, все литераторы по ремеслу и по вкусу - проявление тем более умилительное, что тут не было ни оставшейся семьи, ни тех условных приличий, которые так часто собирают нас к гробам без участия сердца. Колоссальный гроб стоял под балдахином, открытым <...> Вокруг катафалка стоял рой студентов Петербургского университета, назначенных к несению орденов и вообще как бы в виде почетной стражи при знаменитом покойнике. Выносную литию совершал, с многочисленным духовенством, викарный епископ Иустин, который потом предшествовал гробу пешком до Александро-Невской лавры. Здесь священнодействовал уже сам митрополит Антоний, по добровольному на то вызову. Когда положено было похоронить покойного на Лаврском кладбище и Ростовцев явился к митрополиту для испрошения позволения как на это, так и на приглашение к совершению печального обряда архиерея, "а что, - отвечал Антоний, - читали ли вы последнюю басню Ивана Андреевича "Вельможа", который, сложив все дела на секретаря, сам ничего не делал и
Затем-то и попал он в рай,
Уж не прочите ли вы и меня этим же путем в рай, если полагаете, что я уступлю другому честь отдать последний долг тому, о ком плачет целая Россия". На выносе сказал небольшое надгробное слово известный в то время духовный наш оратор Исаакиевский протоиерей Малов; но оно не прибавило ничего к его славе: говорив, как всегда, без тетради, он вначале видимо оробел, а потом насказал таких вещей, которые не трогали ни ума, ни сердца. Все были им недовольны. Гроб подняли и понесли к колеснице сперва студенты, но потом неожиданно приблизился и понес его в головах граф Алексей Федорович Орлов, которому, разумеется, тотчас нашлось немало подражателей. От церкви потянулись за гробом густые ряды экипажей и еще более густые толпы пешеходов, мигом застлавшие собою всю площадь между Адмиралтейством и Невским проспектом. Русь хоронила одну из своих знаменитостей!.. Отцы и матери провожали добродушного наставника своих детей, дети плакали по своем любимом собеседнике и учителе, весь народ прощался с своим писателем, одинаково для всех понятным, занимательным и поучительным. Пробираясь сквозь массы к своей карете, я подслушал разговор двух, судя по одежде, низшего разряда купцов. "Да что, братец, - говорил один другому, видно менее его знавшему или, может быть, новоприезжему из какой-нибудь глуши, - басни-то его правда славные; но главная память его не в этом, а в том, что до него, видишь ты, совсем не было русского языка, вот он взялся да и сделал!.."
---
К характеристике нашего "дедушки" Крылова, как назвал его впервые, помнится, князь П. А. Вяземский {Это как нельзя более удачное название сделалось потом народным эпитетом Крылова и живет до сих пор. }, надо еще прибавить, что он, подобно "le bonhomme Lafontaine" {Старичок Лафонтен (фр.).}, был чрезвычайно рассеян и вообще отличался разными оригинальными проделками.
Многим старожилам, верно, памятен анекдот, ходивший в то время по городу, как однажды, гуляя в зимний день по Невскому проспекту и увидав в проезжавшем дорожном экипаже знакомые лица, наш Иван Андреевич остановил карету и стал спрашивать у сидевших " ней, куда они едут. "В Москву". - "Ах, как я вам завидую, мне уже давно самому хочется съездить туда". - "Ну чего же! вот у нас пустое место: милости просим с нами". - "А что, вы шутите или в самом деле?" - И Крылов залез в карету и без дальнейших сборов отправился с
"моя публика". Необычайное множество изданий своих басен он приписывал тому, что они - в руках у детей, а дети не умеют беречь книг <...>
---
Останки Крылова положены рядом с могилою его друга и товарища по службе (в Публичной библиотеке) Гнедича. При процессии на траурных принадлежностях было вместо герба изображение медали, вычеканенной по случаю его юбилея, и перед закрытием гроба министр народного просвещения граф Уваров положил в него один экземпляр этой самой медали. О смерти Крылова были также статьи во всех иностранных газетах, а в Лейпцигской "Иллюстрации" появился и его портрет.
---
с которым был в дружбе, после чего думает труд свой, как еще не пригодный для гласности, сложить запечатанным в Академии наук. В числе разных анекдотов, тут же рассказанных Кукольником, одним очень хорошо выразился тот иронический юмор, которым так блещут басни Крылова, но который, как я уже сказал, лишь изредка, и то как бы нехотя, набегал на него в разговоре. Еще за несколько недель до смерти ему на завтраке после публичного акта в каком-то учебном заведении пришлось сидеть насупротив одного молодого офицера. Подали огромную рыбу. Офицер стал рассказывать соседям в общее услышание, что рыба эта, конечно, велика, но все же ничего в сравнении с тою, которую на днях подавали где-то за обедом. "Та, - прибавил он, - была, По крайней мере, так велика, как вот от меня до Ивана Андреевича". - "Не мешаю ли я вам?" - спросил его с самою простосердечною миною наш старичок, отодвигаясь со стулом от стола. Другой анекдот. Очень задолго перед тем, когда Каратыгин (старший) был еще в театральном училище, Крылов, превосходно читавший, обучал там русской словесности и декламации6. Ученики заметили, что преподаватель их, обыкновенно веселый, приветливый и снисходительный, иногда является в класс чрезвычайно угрюмым и тогда, против обычая, строг и взыскателен. Разными путями мальчики выведали наконец, что это бывает в те дни, когда он много проиграет в банк, и на этом, с школьною догадливостью, основали свой план атаки или, лучше сказать, защиты. Как только любезный их учитель придет пасмурным и сердитым, все повесят носы и даже расплачутся, так что напоследок он начнет их расспрашивать, что с ними сделалось? "Мы играли тайком в карты, - отвечают они, - как вдруг начальник поймал нас на деле, и теперь все мы боимся строгого наказания". И после этого, бывало, Крылов, в тайном сознании и симпатии одинаковой вины, тотчас сделается мягок как воск и добр к своим слушателям до слабости,